Правда о «болезни» и «смерти» Бруно Гренинга

Жозетта Гренинг,  1959 год

После смерти Бруно Гренинга было много написано о его «заболевании»,  к сожалению, без знания фактов. Многое было искажено. Даже утверждают, что он умер под ножом хирурга во время операции рака.

Я, как его жена, хочу открыто заявить о настоящем и прояснить все неясности.

I

До ноября 1958 года я ничего не знала об изменении состояния здоровья моего мужа. Он никогда не сетовал, был всегда в хорошем настроении, постоянно принимал гостей, ищущих излечения.  Так как он сильно похудел в течение этого месяца, я поделилась своим беспокойством с нашим хорошим другом, врачом и специалистом по онкологии — доктором Пьером Гробоном, в Париже. С ним мы обсудили все возможные признаки плохого состояния Бруно.

По совету врача мы поехали с мужем в конце ноября 1958 года в Париж. С доктором Гробоном мы пошли в лабораторию. Он сделал сразу несколько анализов моему супругу. По анализам получалось, что у Бруно рак желудка в далеко запущенной фазе.

Перед нашим отъездом в Париж мой муж сказал мне в Плохингене:

«Я знаю, в каком состоянии мое тело, никто не может помочь мне!» Я, однако, промолчала в ответ на его вопрос, что доктор Гробон сообщил мне о его состоянии. Он же сказал мне: «Думаешь ли ты, что я не знаю, что у меня? У меня это уже давно! С этим ничего не поделаешь». Я была в отчаянии и разразилась слезами.

Доктор Гробон объяснил моему мужу, что ему непременно нужно немедленно оперироваться. Речь шла о днях, вероятно, даже часах. Хотя было понятно, что уже поздно.

В полном спокойствии и невозмутимости мой муж заявил: «Так дела не пойдут ни в коем случае. Меня ждут много людей в Германии и за границей. К ним я хочу обратиться на Рождество. В январе 1959 года я вернусь в Париж».

Доктор Гробон сильно возмутился и просил, прямо-таки умолял моего мужа немедленно позволить себя оперировать. «Это невозможно», — говорил он, что вы в таком состоянии собираетесь предпринять путешествие. «Если бы Вы были моим отцом, я уже сегодня прооперировал бы вас!» Он продиктовал ему правила поведения при подобной проблеме: «Человек в Вашем положении должен придерживаться строгой диеты, жить в полном покое и без волнений, избегать всяческих напряжений. Это невозможно, что Вы зимой предпринимаете такие далекие поездки, и при этом сами управляете своей машиной».

Бруно отвечал: «Я ем и пью, что мне нравится, без того, чтобы вскрывать меня. Я чувствую себя еще полным сил, чтобы продолжать работу и мои запланированные поездки. Но я вернусь к вам через восемь дней в Париж.  Я должен еще многое отрегулировать сначала дома, а так же перестроить свою программу поездок».

На следующий день мы вернулись в Плохинген.

II

По возвращении домой мы посетили друзей в Карлсруэ. Во время ужина  Бруно беседовал с хозяевами в его привычной и заинтересованной форме. Никто из его слушателей, кроме меня, даже не предполагал, что этот изобретательный жизнерадостный гость, согласно анализам и поставленному диагнозу, находился в смертельной опасности для его жизни. К радости хозяйки дома у него был хороший аппетит, и он ел очень много: четыре песочных пирожных и выпил большое количество кофе.

Я сообщаю эти, по-видимому, неважные факты, так как они указывают, с какой силой Бруно Гренинг владел своими жизненными функциями, в том состоянии, когда любой другой был бы прикован к постели и вынужден был бы придерживаться самой строгой диеты.

В Париже доктор Гробон попросил его еще до отъезда, чтобы он больше не пил кофе.

Только после полуночи мы выехали в Плохинген. Мой муж не показывал даже самых незначительных признаков страданий или психической подавленности. Он совершенно не изменился. Как всегда он был разговорчив и в хорошем настроении.

После нашего приезда в Плохинген он сделал несколько магнитофонных записей. Вместо  запланированных личных выступлений Гренинга на Рождестве в кругу людей в Киле, Шпринге, Эссене, Карлсруэ, Аугсбурге, а также в городах заграницы, будут звучать эти записи.

III

Через восемь дней мы ехали на нашей машине снова в Париж. После того, как я позвонила доктору Гробону, мы отправились в хирургическую частную клинику его друга доктора Беллангера, который был знаком с Бруно. Доктор Гробон в Париже очень уважаемый специалист по хирургии рака, между тем он хотел посоветоваться по поводу состояния моего мужа.

После того, как у доктора Беллангера были проведены опять все обследования, он, чтобы Бруно не понял, сказал мне на французском: «Операция будет очень тяжелой, хотя я еще не готов окончательно дать ответ — можем ли мы оперировать. С такими показателями случай почти безнадежный. Когда я вскрою живот и увижу, что без опасности можно что-то делать, я буду это делать. В противном случае я просто зашью рану снова».

Я не могла скрыть от мужа всю серьезность ситуации. Он же засмеялся и сказал: «По мне, так можете разрезать меня хоть сверху донизу, у меня нет страха. Я же  должен знать на собственном теле, как себя чувствует человек после такой тяжелой операции».

У Доктора Беллангера округлились глаза, когда я ему эти слова перевела, и он сказал, что, вероятно, большая часть брюшной полости будет удалена.

Бруно возразил: «Выньте из меня хоть весь живот, однако я знаю, что все вы оставите внутри!»

Когда мы снова пришли в свою комнату в клинике, Бруно сказал мне, буквально смеясь: «Когда они вскроют меня, они удивятся тому, что они увидят. Это гораздо хуже, чем показывают анализы».

На следующий день операция проходила в присутствии доктора Гробона. Прежде чем операция была закончена, он пришел в мою комнату и сказал мне: «Я должен Вам кое-что ужасное сообщить. Это еще гораздо хуже, чем мы представляли себе. Живот источен совершенно, он больше не операбелен. В печени, в ободочной кишке и в нервных узлах уже пошли метастазы. Его дни сочтены».

Это было плохо и совершенно неожиданно для обоих врачей. Они растерялись и испугались в высшей степени. И когда хирург увидел, что больше ничего нельзя сделать, он зашил рану. Но они не могли понять, как это Бруно внешне не проявлял своих страшных внутренних страданий, как он мог дышать еще нормально, как обмен веществ безупречно функционировал последние несколько недель, почему картина крови отличалась. Оказывается на этой далеко зашедшей фазе даже при самом незначительном приеме пищи должна быть постоянная рвота, и пациент медленно умирает с голоду. У Бруно же этого совсем не было.

После того, как доктор Беллангер зашил операционную рану, Бруно был переведен в нашу комнату. Он находился еще под наркозом. Медицинская сестра и я удивились розовому цвету его кожи и свежему виду. Через пару часов он проснулся.

IV

В течение следующих за операцией нескольких дней врачи и медицинские сестры получали ежедневно растущее удивление по поводу поведения пациента Бруно Гренинга. Он ел с большим аппетитом. Он ел очень большое количество меда. Ночная няня удивилась, когда он однажды вечером, около 22.00 ч., вдруг попросил большой бутерброд. С этого вечера он получал ежедневно в этот час его желанный кусок хлеба. Беспокоились сначала, что рана может вскрыться, но ничего не происходило не так. Ни одного осложнения не проявлялось.

Несколько дней спустя при посещении доктора Беллангера, Бруно встал, сделал несколько наклонов и приседаний, а затем похлопал себя по животу. Врач закрыл лицо руками и в полном ужасе прокричал: «Прекратите! Я переживаю, что рана может разойтись! Я не могу больше это видеть!» И он выбежал из комнаты. А Бруно смеялся так сердечно — и не понимал, как можно быть таким напуганным …

На шестой день после операции мы делали при проливном дожде прогулку по улицам Парижа. Очень уверенный, с сумкой в руках, он стоял на краю перекрестка возле дворца оперы, и дождь хлестал его по лицу. То, что он был совершенно мокрым, не беспокоило его. Так как понемногу темнело и было холодно, я попросила его, все же, вернуться в клинику. Неохотно он следовал за мной и говорил: «Я мог бы так гулять часами». Тем временем большое волнение господствовало в клинике. Все волновались из-за отсутствия Бруно. Доктор Беллангер прибыл на осмотр и увидел пустую комнату, в сотый раз он сказал: «Это ужасно!»

Мы жили на третьем этаже. Мой муж не пользовался лифтом, а поднимался всегда пешком по лестнице. Вечером перед нашим отъездом я приняла кучу предписаний для моего мужа от  доктора Беллангера и доктора Гробона.

На двенадцатый день перед нашим отъездом между Бруно и доктором Гробоном была небольшая дискуссия. Он, Бруно, непременно хотел вести нашу машину сам. Когда врач строго запрещал это, он возражал смеясь: «Если бы только люди могли избавиться от страха, они бы имели очень большой успех в жизни!»

При прощании, которое было очень сердечным, оба врача говорили: «Примите наши самые хорошие пожелания, Бруно. Если Бог хочет этого, мы считаем Вас здоровым снова!» Однако они проявили полную серьезность к состоянию Бруно Гренинга, дав мне две выписки, которые содержали точные инструкции для больного.

Поездка в Плохинген прошла без инцидентов. Бруно был как всегда ясный и разговорчивый.

Рождество стояло у двери. Бруно весело украсил рождественскую елку. Между Рождеством и Новым годом у нас было очень много посетителей. Но никто  не замечал, что их друг имеет такой страшный  недуг.

Стремление помогать другим, было как всегда, в избытке в нем. Только его худоба и бледность бросались некоторым в глаза.

Во время путешествия в конце декабря в деревню Рхон на Рейне он все время был за рулем. Он говорил по кругу до 02:00 ч. ночи, без единого признака усталости. В обратной поездке он снова сам был за рулем.

В начале января мы совершили прогулку в заснеженном лесу в Плохингене, и мой муж радовался жизни. Было запланировано первого февраля нанять нового секретаря.

6 января мой муж удивил меня своим признанием, что он не будет нанимать нового секретаря. «Этой ночью», — так он печатал, «я получил первое предупреждение. Мы очень скоро вернемся опять в Париж, но точное время я еще определю».

Он, пожалуй, знал, что  должен будет скоро покинуть эту землю, и ни в коем случае не должен  остаться в Германии, где он так сильно преследовался в течение последних десять лет. Особенно врачи были его самыми горькими врагами.

Однако, я не понимала, почему он так медлил, тем более, что его состояние ухудшалось день ото дня.

10 января мы должны были ехать на важную встречу снова в деревню Рхон. Так как очень сильные снежные заносы сделали невозможным использование машины, мы путешествовали поездом. Несмотря на то, что вследствие снежных заносов мы несколько раз, по много часов должны были ждать в поезде расчищения дорог, Бруно переносил эту зимнюю поездку с непонятной безответственной стойкостью.  Думаю, что мастерское владение своим телом помогало ему. Никто другой с таким недугом не смог бы вынести это. И обратную поездку  в Плохинген на следующий день, вопреки тому же самому затруднительному обстоятельству, мой муж снова перенес удивительно хорошо.

Если вы хотите понять поведение моего мужа в течение последних недель перед его уходом, нужно знать его духовное отношение к жизни. Перед жизненно важными решениями Бруно не пасовал, так как, само собой разумеется, продолжительно и здраво обдумывал все предпринимаемые шаги. Он полагался на внутренние знания и бессознательную интуицию, которыми его наделили  Свыше. Точно также он вел себя, когда содействовал излечению больных, которые нередко десятилетиями напрасно искали свое выздоровление.

Бруно часто  говорил: «Самым счастливым часом моей жизни будет тот час, когда я смогу покинуть свое тело!»

Он точно знал, что он не должен  оставаться в Германии. Но он ждал подходящих указаний о дне своего отъезда.

В течение этих обеих последних недель перед нашим отъездом его посещал брат Курт. С ним он предпринял достаточно далекие поездки. Еще за два дня до нашего отъезда два сотрудника посетили его. У них были интенсивные переговоры, но он никому на состояние своего здоровья он не жаловался.

В понедельник, 19 января он поручил своему секретарю заказать билеты в Париж на среду. Вопреки моим возражениям уехать еще в понедельник, он настоял на своем решении.

В среду, 21 января мы улетели в Париж.

V

Мой муж был в хорошем настроении, однако если внимательно понаблюдать за ним, это ему не очень хорошо удавалось.

Необходима была операция толстой кишки. 22 января ее провели. Доктор Беллангер, который проводил операцию, сказал мне: «Разрушения в теле Бруно страшные: это внутреннее тотальное сгорание, как он мог так долго терпеть эти ужасные боли, для меня загадка. Однако, конец близок».

В письме от 26.02.59 г. доктор Беллангер пишет: «Требовалась очень редкая сила воли, чтобы вынести развитие таких страданий. Я всегда буду удивляться его мужеству, его ясному спокойствию, его сильной христианской вере».

Доктор Гробон пишет 28.02.59 г.:

«Мои хлопоты вокруг Бруно были настолько естественные, что, пожалуй, я имею право сказать: «Боли сильно увеличили его мужество, силу воли и значительно личность Бруно Гренинга. А именно так сильно, что можно сказать: «Вопреки этому ужасному недугу он не страдал!! Как раз это должны знать его друзья, ведь здесь находится большое утешительное обстоятельство — Бруно был на пути Христа».

Странность — это также следующее явление природы. 22 января, когда мой муж еще лежал под наркозом, неожиданно над Парижем разорвалась молния, загремел гром посреди ясного и светлого дня. Потемнело так, что пришлось днем включить свет. Все были удивлены такой сильной грозой.

В течение следующих за операцией дней температура Бруно, кровяное давление, пульс, все было совершенно нормально. Он вставал даже еще дважды и садился в кресло. Только ночью 25 января с воскресенья на понедельник знаки приближающейся смерти стали очевидны.

В понедельник 26 января 1959 года в 13.45 наступила смерть.

Это произошло как раз в тот момент, когда людям, очевидно, удалось воспрепятствовать ему в выполнении Божьего Заказа.

22 января, в день операции все жизненно важные процессы в теле Бруно остановились. На суде в Мюнхене прокурор потребовал посадить его в тюрьму.

— о —

Его смерть можно рассматривать под словами:

«Люди хотели совершить зло над ним, однако Господь решил совершить добро».

Бруно Гренинга, который был последней надеждой для тысяч больных, больше не было …

— о —

Я, как жена умершего, чувствую необходимость сообщить коротко о человеческом участии его врача.

Когда я, вскоре после смерти Бруно говорила с доктором Беллангером, он украдкой, вытирая слезы горя со своего лица, сказал: «У талантливых людей тяжелая дорога на Земле. Их трагедия в том, что они не осмеливаются помочь себе самим даже после того, как они помогли тысячам».

Бруно Гренинг был сверхчеловек!